Повзун Николай Федoрович

• Источник: Альманах пограничных войск Республики Беларусь
• Автор: Владимир Нестерович

История человека, который в военное училище поступил в 1938 году, в Великую Отечественную ходил в рейды по фашистским тылам, после войны гонялся за бандитами и который больше всего гордится тем, что он – пограничник.

Лет двенадцать мне было, когда однажды на перроне небольшой станции Лохвица на Полтавщине увидел лейтенанта-пограничника. Красный командир просто вышел прогуляться. А тут я — Колька Повзун. Стою в сторонке, смотрю на дивного пассажира во все глаза. Зеленая фуражка, ремни – весь такой подтянутый, да еще орден Красной Звезды на груди...

Пока лейтенант не сел в вагон, я все глазел да глазел на него. Вот тогда-то и решил: буду пограничником. Вся деревня знала о моей мечте. И в школе, конечно тоже знали. Как задание какое по языку — не столь важно, что проходили, глаголы или наречия, — учительница ко мне: « - Ну-ка, Николай, давай примеры из своей области». А я и рад: «Пограничники несут службу бдительно». «Пограничники вступили в бой». «Пограничникам помогает весь советский народ». Спортом усиленно занялся. Утром обязательно зарядка и бег, потом обливание колодезной водой. Постоянно в футбол играл за школу, за все местные заводы, за сборную Полтавской области. В общем, где мяч — там и меня ищи. Закончив школу, поехал во Владикавказ поступать в пограничное училище. Было это в 1938 году. Правда, перед самыми экзаменами умудрился еще попасть в Сумы — на Всесоюзное первенство спортобщества «Пищевик» по легкой атлетике. Стал чемпионом в беге на пять километров. Там же со своими полтавскими хлопцами занял первое место по футболу. Ну а с зеленого газона прямиком в учебную аудиторию.

На вступительных экзаменах писали диктат. Текст читала одна очень приятная особа. Хорошо читала, красиво. Заслушался и... попался: «во что бы то ни стало» написал в одно слово. Поставили мне этакую жирную двойку и отправили на мандатную комиссию. Председатель объявил результат и говорит, дескать, подготовьтесь, молодой человек, лучше и приезжайте на следующий год. А я возьми да ответь: вот этого вам пообещать не могу, не хотят пограничники к себе брать — пойду к летчикам. Там как раз комиссар училища находился, улыбается. Спросил, почему не подготовился. А я ему и про бег, и про футбол, и про детскую мечту… Глянулся, как видно, я тогда мандатной комиссии: зачислили в училище. С двойкой, но с условием, чтобы не позднее, чем через три месяца портрет мой висел на училищной доске почета.

В первом же отпуске женился. Выбрал самую красивую девушку у нас в селе. К ней много женихов ходило, богатые хлопцы сватались, а она всех выпроваживала. Я решил не рисковать: пошел без сватов, чтобы, значит, свидетелей не было... Ты. говорю, Ольга, как-то обмолвилась, что выйдешь замуж за военного — вот я и поступил... Она за войну три похоронки на меня получила. И все равно ждала.

А портрет мой и в самом деле через три месяца висел на Доске почета. Не подвел, выходит, я комиссию. Один только раз слабинку дал. Ранней весной это было. Снежок идет, грязно, грунт тяжелый. Училище бежало марш-бросок на двадцать километров. С полной выкладкой. Стартовал я хорошо, но ротный попросил вернуться – помочь отстающим. На мне — скатка, противогаз, винтовка. У тех, кто сзади плетется, беру еще один такой комплект. Потом — еще один. Кому-то возвращаю, у кого-то забираю. Винтовки три я все время тащил... Уже до финиша, казалось бы, рукой подать, а я выдохся. Перегрузился. Пот глаза застилает, во рту — сушь, язык — что наждачная бумага, ноги ватные: хочу бежать — не могу. Обида такая на себя. Мне ребята помочь пытаются — от этого только хуже. Хриплю: «Пристрелите меня... пристрелите...» И. знаете, что спасло? Где-то за лесом, на финише, оркестр заиграл. Что-то во мне шевельнулось. Дошел-таки.

Хорошо гоняли нас. Строевая, огневая, тактическая, физическая, прочие подготовки — с утра и до позднего вечера.

Два года вот такой интенсивной учебы — товарищ Повзун, получите на петлицы «кубари». Вперед — на границу!

Приехал в недавно присоединенную к СССР Западную Беларусь — под Белосток. Начинал с должности командира роты учебного батальона, потом попал на 9-ю заставу 88-го пограничного отряда. Охраняемый участок был относительно небольшой: три километра в одну сторону, три — в другую. Посредине — местечко Зюзель. Во дворе местного костела, где службы не стало после прихода Советов, застава и расположилась.

Время было тревожное: уж кто-кто, а мы, пограничники, ощущали это постоянно. До Москвы — далеко, до немца — руку протяни: Белостокский выступ... Нарушителей ловили много: за полгода застава задержала свыше 60 человек. Большая часть из них — обыкновенные сельчане, которые никак не хотели всерьез воспринимать новую границу (резали-то территорию по живому), но попадались и серьезные субъекты — разведчики, диверсанты. Я лично нескольких задерживал.

На одну группу, помню, наткнулись почти случайно. С заместителем коменданта пошли на границу наряды проверять — да в кустах каких-то мужичков заприметили. Тихонько обошли их — следы обнаружили. Быстрой помощи ждать было неоткуда, вот и решили брать сами. А те просто так сдаваться не собирались, начали из пистолетов палить. Пришлось одного подстрелить, двоих гранатой припугнуть... А на соседней заставе диверсанты бойца убили. Тот гнался за нарушителем, настиг его возле самой границы, да вооруженные пособники объявились. Парень в собственной крови захлебнулся — ему сонную артерию перебили...

Дважды брал я некоего Липку. Тоже, в общем-то, случайность: бедняк один местный шепнул, что этот тип при поляках был у Сикорского каким-то большим начальником. Задержали пана в селе, сказали, что надо разобраться, и отправили в комендатуру. А там, толком ничего не выяснив, сначала Липку отпустили и лишь потом обнаружили, что числится он во Всесоюзном розыске. Незадолго до этого в Гродно был взрыв на узле связи. Поговаривали о диверсии, разработанной генералом Сикорским. Так это или нет, судить не берусь, но то, что Липка (настоящей его фамилии до сих пор не знаю) и впрямь был фигурой значительной, сомнений нет: два бойца, которые его вторично догоняли и скручивали, получили потом по ордену Ленина.

Перед самой войной ушел я на повышение: назначили начальником штаба пограничной комендатуры по боевой и физической подготовке. Собрал в вещмешок скарб, сел на велосипед, впереди — мой бульдог Рекс, и к новому месту службы в местечко Люботынь.

То, что война у порога, пограничникам объяснять не надо было — и так все видно. День и ночь в три смены работали рядом инженерные войска: строили укрепрайон. Где-то с весны сорок первого граница перешла на усиленный режим охраны. В начале июня комендатура получила новое оружие: самозарядные винтовки Симонова и пистолеты-пулеметы Дегтярева. Правда, сразу их не расконсервировали — не успели.

Ну а со мной такая история приключилась. В субботу это было, 21 июня. Поступила команда: пропахать землю вдоль границы. Там наши линии связи проходили, и немцы приспособились их прослушивать. Вот я плугом эти электрические шпионские прилады и должен был выковыривать. Километров пятнадцать прошел. Мне только лошадей меняли. Иду и подмечаю: если раньше на участке заставы встречались один-два немецких патруля, то теперь насчитал около десятка. Они меня по своим книжечкам опознавали. Глянут на петлицы, потом — в справочник, гогочут: «Лейтенант; лейтенант!». Автоматы наставляют. Но живым они бы не взяли: меня все время наши снайпера «пасли»... На участке трех застав немцы развернули наблюдательные пункты, у самой границы установили артиллерийские орудия.

Об увиденном я тотчас доложил — как раз на границе большое начальство собралось: Маслеников, Богданов и другие. Сказали, что сообщат в Москву, но я за достоверность информации отвечать головой буду.

…Нашу комендатуру утром двадцать второго немцы не бомбили: не было смысла. Практически весь личный состав находился на границе, на усилении. На второй заставе как раз проходили сборы инструкторов служебного собаководства. Вот их огнем и накрыли. Кто уцелел – рассказывал, что там ад был. Собаки, бедные, метались, выли... практически все пограничники погибли. А меня под утро Рекс разбудил — стащил на пол одеяло, начал скулить. Тут же, запыхавшись, прибежал дежурный по комендатуре: «Война!». Все, кто был, собрались у начальника штаба комендатуры. А он как-то сразу сник, растерялся. Четверо деток малых было у него... Говорим, оружие надо брать, боеприпасы, энзэ распечатывать, а он: невозможно — начальник склада уехал за коровами. Какие, к черту, коровы?! Я по замкам — из пистолета.

Загрузили повозки, сами верхом и поскакали на разные заставы. Начальник маневренной группы взял с собой человек пять и — на вторую. А там засада. Полегли хлопцы... А я со своей группой до третьей заставы добрался. Там незадолго до этого новое здание построили, еще даже имущество полностью не перевезли. Рядом — господствующая высотка, где наш станковый пулемет стоял. Хорошая позиция.

Немцы взяли и высотку, и пулемет и — по нам из нашего же оружия... Страшно как поливали свинцом. Лежим, землю нюхаем, материмся. Вдруг появляется какой-то офицер-артиллерист: «Мы к вам на подмогу». Батюшки, везение-то какое: батарея 76-миллиметровых орудий! Всыпьте, родимые, вон тем гадам по первое число! Офицер руками разводит: нечем...

Это я уже потом узнал, что в Красном Бору накануне какие-то большие артиллерийские сборы проходили. Десятки полков собрали в одном месте, а боеприпасы с собой брать запретили (кабы не вышло чего!). Вот их там и пленили. Рассказывали, некий подполковник Рыбалко ослушался: прихватил на учения снаряды. Он только и дал фрицам по зубам. А наша попытка взять высоту провалилась: несколько человек мы потеряли, в грудь ранило Пашу Руденко (комсомольского вожака комендатуры), в ногу — меня.

Отошли к старой заставе. Я в оружейную пирамиду глянул, а там - новехонькие автоматы, еще не расконсервированные самозарядные винтовки. Мне ногу перевязывают, я диски снаряжаю, автоматы готовлю. Навесили оружие на лошадь и туда, где бой. Метров сто от заставы отошли — в тылу выстрелы. Залегли, смотрим. По дороге повозка мчится, на ней ящики с патронами и наш комендатурский санинструктор... Ему шею автоматной очередью перерезало — голова на одной жилке держится, из стороны в сторону болтается, кровь хлещет... Представляете картину: несется повозка, и он там, еще сидит, с такой вот головой. Звереешь от этого. Ударили мы по фрицам, в баню загнали. Ребята по окнам стреляют, не дают высунуться, а мы с Пашей подползли поближе с гранатами и туда им, туда! Из-за изгороди появляется один, второй, руки вверх поднимают: «Их хабе кляйне киндер!» — Чего орет? — Паша спрашивает. Жить хочет, дети у него малые. — Так что, в плен будем брать? — Какой тут плен...

Кто-то из немцев успел все же из сигнальной ракетницы пальнуть: артиллерия по нам ударила. Пришлось отходить. За тот первый бой на границе я орден Красного Знамени получил. Но это потом, а тогда мы отступали. Но знаете, что я вам скажу: ежели воевать на равных, а не так, чтобы несчастную заставу батальонами топтать, пограничники фашистов ой как хорошо давили. У нас же одиночная подготовка солдата была на солидном уровне. Я-то знаю: сам этим занимался. Был у нас на заставе инструктор по рукопашному бою Морозов. Видел я его в деле. Не приведи Господь с таким в штыковом бою сойтись. Как он красиво работал! Мне и самому приходилось. Видишь только сближение, а потом как на учениях: штыком вперед — влево — вправо — прикладом.

Проявлял ли кто слабость? В районе Слонима мы в очередной раз под бомбежку попали. Там не только пограничники были, много войск отступало. Самолеты пикируют, ужасный вой, машины горят, люди мечутся, укрыться негде — жуть. Вот тут один командир-пограничник, он, кажется, начальником медслужбы в соседнем отряде был, не выдержал: пистолет в рот...

Но я и другое видел. Опять же во время бомбежки. Как один боец, высокий такой, сухощавый, не стал прятаться, а, вскинув обыкновенную трехлинейку, стрелял по пикирующим бомбардировщикам. Отступать, конечно, противно. Фрицы шуруют по шоссе на технике, а мы продираемся по лесам пешью. Они торопятся блицкриг завершить, а у нас своя мысль: к старой границе выйти. Надеялись, что в районе станции Негорелое встретимся с войсками, отдохнем, отъедимся и пойдем победным маршем до Берлина... Я ведь еще на заставе, когда узнал, что война началась, подумал, что это ненадолго, потому и сапоги новые не стал надевать — чего зря обувку портить. Вот к Днепру и вышел без подошв, одни голениша остались.

За Днепром пограничников специально «отфильтровывали» – формировали отдельный батальон охраны командования Западным фронтом: Жукова, Булганина, Макарова.

Я принял роту. Вскоре построили нас всех и объявляют: для выполнения специального задания в тылу противника необходимо 150 человек, добровольцы — шаг вперед. Весь батальон делает этот шаг. Отобрали самых крепких. Разбили на три группы. Одну из них возглавил я. Экипировали, вооружили и — за линию фронта. Основная задача – вывести из Смоленского котла командиров, попавших в окружение. Нy и по ходу – помощь в организации партизанского движения, диверсии, уничтожение предателей, разъяснительная работа с населением.

Как наших командиров находили? Очень просто: в основном местные жители помогали — окруженцы ведь ближе к населенным пунктам держались. Люди встречали нас радостно. Еще бы: на оккупированной территории вдруг появляемся мы — полноценное воинское подразделение в форме, в зеленых фуражках, при оружии с нормальным настроением, обещали, что скоро вернемся с армией. Старших в деревнях назначали...

Командиров собирали до конца 41-го. А когда наша рация перестала принимать сигналы — начали вывод. Вот тут нам очень здорово хлопцы местные помогали: рассказывали, где чего творится, где немцы расположились, лесными тропами проводили мимо крупных гарнизонов. Многие с нами за линию фронта просились, но тогда нельзя было. Солдат-окруженцев тоже практически не брали: они должны были сражаться в тылу противника, в партизанах. Мы им трофейное оружие отдавали, инструктировали, помогали организовываться в отряды.

А вывели мы тогда человек пятьсот. Но это же не прогулка по лесу была — случалось, в такие переплеты попадали! Однажды немцы нас очень крепко зажали. Ни сна, ни отдыха. Из сил выбились, суток трое не ели ничего. А тут вдруг всадник появляется — фриц какой-то заблудился. Так его еще с седла не стащили, а уже у лошади куски мяса повырезали. У живой...

Мы же там порой как волки были, на которых охота идет. Помню, один фашистский отряд долго нам на пятки наступал. Мы и мины за собой ставили, и подстреливали этих гадов — все равно оторваться не могли. Тогда решили проучить их. Остановились, приготовились к бою. А эти уже кричат по-русски: «Сдавайтесь! Вы окружены!» Полицаи... Я бойцу говорю: крикни, пусть подходят, которые в плен нас будут брать. Они и пошли... Какой мы там «покос» устроили! Побежали, мерзавцы, мы — за ними. Одного догнали, а он уже в штаны напустил. Кричит, я ваш, я ваш. Ну, наш — это хорошо. «За измену Родине...»

Ночевали в основном в лесу. Летом еще ничего, а вот осенью и зимой — тяжеловато: холодно, сыро. Если была возможность, днем жгли костры — землю прогревали, потом лапник укладывали и сами ложились. Доводилось спать мокрыми на мокром, пытались согреться, прижавшись друг к другу. Продуктами с нами в деревнях делились. Сами дикий мед в лесу добывали. Опять же грибы, ягоды. Что-то у фашистов отбивали.

Когда через линию фронта переходили, под ночную бомбежку попали. Вот там я страху натерпелся. Это почище рукопашного боя будет. Не видно же ни черта, откуда на тебя падает. Днем ясно: самолет заходит спереди — смотри, куда бомба полетит, со спины — не бойся, это не твоя. Другое дело ночью: сплошной гул, вой, крики, стоны, кто-то рядом рухнул на землю, кто-то орет благим матом. Хочется забиться куда-нибудь, спрятаться, исчезнуть вообще с земли. Вспомнишь и Бога, и черта...

В Москве нам дали немного передохнуть, а затем отправили в Одинцово, в учебный центр. Целый день занятия. Оружие изучали и наше, и трофейное. До автоматизма. Чтобы разобрать-собрать с завязанными глазами могли. Стреляли из любого положения, на шорох, на вспышку. С парашютом прыгали и днем, и ночью. Превосходно нас кормили: красную икру разве что только ложками не черпали. Значит, смекали мы, готовили к чему-то очень серьезному.

Разбили нас на небольшие спецгруппы по семь — десять человек. У каждой — свое задание. Направлял знаменитый чекист Судоплатов. Группе, в которую входил я, выпала особая миссия. Мы должны были уничтожить Власова. Того, генерала-предателя. По данным разведки он тогда находился в Осинторфе за Оршей. Нашу группу (все — офицеры, только радист солдат) высадили в районе Марьиной Горки. А вот до цели мы, к сожалению, не добрались: из Москвы вскоре сообщили, что Власов вылетел в Берлин. Больше всех переживал наш командир, полковник Сотиков. Филипп Андреевич считал, что если бы на одной из тренировок он не вывихнул ногу (из-за этого вылет на время отложили), мы бы обязательно Власову что-нибудь подстроили.

Группа осталась на оккупированной территории. До самого освобождения Беларуси. Действовали совместно с партизанами, но в целях безопасности особо к ним не привязывались. Самостоятельные были. Замыкались на разведуправление в Москве, как и группы Орловского, Ваупшасова, Рабцевича, Зебницкого. В Москве, как я понимаю, во-первых, хотели достоверно знать, что творится у противника в тылу, во-вторых, наши группы должны были направлять, а где-то и контролировать действия партизан, ну и, в-третьих, диверсии, террор — это тоже был наш хлеб.

К особым заслугам группы я бы отнес разложение личного состава полка так называемой Русской освободительной армии, который в Березино стоял. Мы туда своих людей внедрили. В результате где-то половина полка с оружие перешла к партизанам, остальных фашисты спешно разбросали по другим гарнизонам, кого-то расстреляли...

Держались мы ближе к Минску, чтобы с городским подпольем было проще связываться. В столице ведь тоже чекисты действовали, их специально оставляли.

5 июля 1944 года наша спецгруппа соединилась с частями Красной Армии.

Осел я в Минске. Числился играющим тренером футбольной команды «Динамо». Это было главное прикрытие для главной работы – банды уничтожать. Фашисты при отступлении на нашей территории свои спецгруппы оставляли. Вот за ними такие спортсмены как я и гонялись. Впрочем, это другие истории, для изложения которых необходимо выдержать еще определенное время.

Повзун Николай Федорович родился 1 января 1918 года в деревне Пески Полтавской области, в крестьянской семье. С октября 1938 года по ноябрь 1939 года – курсант Орджоникидзевского пограничного училища им. С.М.Кирова. По его окончанию был направлен для дальнейшего прохождения службы в Западный пограничный округ в распоряжение начальника 88-го пограничного отряда (ст. Шепетово). С января 1940 по июль 1940 года - начальник 9-й пограничной заставы (н.п. Зюзель) 3-й пограничной комендатуры Шепетовского пограничного отряда. До начала Великой Отечественной войны лично задержал 60 нарушителей Государственной границы СССР (2 из них оказывали вооруженное сопротивление).

Великую Отечественную войну встретил на участке 3-й заставы 1-й погранкомендатуры Шепетовского пограничного отряда. С июля 1941 года проходил службу в составе отдельного пограничного батальона особого назначения командиром ударной группы. Был десантирован в тыл противника с целью вывода из окружения военнослужащих РККА в районе Смоленского котла. После выполнения задания руководил выводом из глубокого тыла противника офицеров Красной армии – всего вывел более 100 человек. С января по декабрь 1942 года – командир роты охраны штаба Северо-Западного фронта.

Летом 1943 года в составе специальной группы НКВД «Активные» был заброшен в глубокий тыл для ликвидации предателя Родины генерала Власова и резидента Абвера. Осуществлял оперативное и диверсионное противодействие разведывательно-диверсионной школы «Сатурн», разведцентра «Абвер-103».

Победу в Великой Отечественной войне Николай Федорович встретил в должности коменданта специальной комендатуры в городе Барановичи.

С 1946-го по 1953 год принимал непосредственное участие в борьбе с националистическими группами на территории Беларуси, выявлял пособников и предателей Родины в ходе чекистко-войсковых операций. В 1958 году уволен из органов Государственной безопасности в запас. В 2000 году указом Президента Республики Беларусь Повзуну Н.Ф. присвоено воинское звание «подполковник в отставке». В парадном расчете на параде Победы в Москве в 2000 году представлял пограничные войска Республики Беларусь.

С 14 мая 2001 года – почетный пограничник Республики Беларусь.

10-кратный чемпион БССР по мотогонкам и 2-кратный чемпион СССР по шоссейным гонкам на мотоцикле объемом 500 куб.см.

Награжден: орденами Красного Знамени, двумя орденами «Красной Звезды», двумя орденами Отечественной войны; медалями «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «Партизану Отечественной войны», «Ветеран труда», 15 юбилейными медалями.

В январе 2004 года Секретарем Совета безопасности России подполковник Повзун Н.Ф. награжден знаком Совета безопасности РФ и ценным подарком – часами «От администрации Президента РФ».

22 июня 2004 года принимал участие в открытии мемориального ансамбля воинам-пограничникам в Гродно.

На всех участках служебной деятельности Николай Федорович проявлял высокие организаторские способности, трудолюбие, чуткость к людям и заботу о них, умело сочетая эти качества с высокой требовательностью к подчиненным. Его всегда отличали глубокие знания, порядочность и скромность. Вечером 9 мая 2007 года перестало биться сердце этого замечательного человека. Он ушел из жизни как настоящий солдат, человек в зеленой пограничной фуражке.